ПУГАЧЕВ Емельян

Иванович (дон.) - рожд. 1736 г., ст. Зимовейской (Потемкинской); предводитель восстания начатого Казаками, Кайсаками, Башкирами и русскими «работными людьми». Призванный на военную службу, Д. зачислен в полк отправленный на фронт Семилетней войны; отбыв очередь, вернулся домой на «льготу» в 1762 г. и женился на Софье Дмитриевне Недюжиной, ст. Есауловской. От 1769 г. снова в рядах 2-й армии, но в феврале 1771 г. отпущен по болезни. Лето пробыл в станице, а осенью назначен в новую очередь под Бахмут на охрану границы. По слабости здоровья, воспользовался правом нанять за себя другого Казака (Бирюкова, ст. Глазуновской) и возвратился к семье. Однако, окрепнув ушел от нее и скитался то на Куме-реке, то за Кубанью, между Некрасовцами и Горцами, то в Польше. В актах сохранился «пашпорт», выданный ему на польско-русском пограничном пункте, где он объявил себя возвращающимся «раскольником»: «По Указу Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Благочестивейший Екатерины Алекссеевны, Самодержицы Всероссийския и прочия, и прочия, и прочия. Объявитель сего, вышедший из Польши и явившийся собою при Добрянском форпосте, веры раскольничьей Емельян Иванов сын Пугачев, по желанию ево для житья определен в Казанскую губернию, в Синбирскую провинцию к реке Иргизу, которому по тракту , чинить свободный пропуск, обид, налог и притеснения не чинить и давать квартиры по указам. А по прибытии ему явиться с сим пашпортом в Казанской губерния в Синбирскоq провинциальной канцелярии, тако ж следуючи и в протчих провинциальных и городовых канцеляриях являться. Праздно ж оному нигде не жить и никому не держать, кроме законной ево нужды. Оной же Пугачев при Добрянском форпосте указной карантин выдержал, в котором находился здоров, и от опасной болезни - явился несумнителен. А приметами оной — волосы на голове темнорусые, ус и борода — черные с сединою, от золотухи на левом виску — шрам, росту — двух аршин четырех вершков с половиною, от роду 40 лет. При оном, кроме обыкновенного одеяния и обуви, никаких вещей не имеется. В верность чево дан сей от Главнаго Добрянского форпостного правления за подписанием руки и с приложением печати алой. В благополучном месте, 1772 году августа 12 дня.

Майор Мезников

Пограничный лекарь Андрей Томашевский

При исправлении письменных дел каптенармус Никифор Баранов.»

На обороте помечены этапы путешествия: Новгород Северский, Глухов, Валуйки и Тараблянсная застава на Дону. Когда пришел в свою станицу, то сразу был арестован за безвестную отлучку, а вероятно, и за бунтарские речи. Станичный атаман Трофим Фомин направил его под конвоем в ст. Нижне-Чирскую к сыскному старшине Михаиле Макарову. Но П. по пути бежал и пребывал в Моздоке. Когда через три месяца вернулся к семье, снова попал под арест и отправлен в Черкасск. Он и тут ушел от конвоя за Волгу. На Дону в эти годы стояла тревожная пора; Казаки изнывали в непосильных «служах» страдали от принудительных переселений на разные «линии». Посетивший в то время Дон и Волгу, академик и путешественник С. Г. Гмелин писал: «Если хочешь бедную тварь в свете себе представить, то должно на память привести донского казака, на линии стоящего. Само собой явствует, что из отчизны своей посылаются казаки самые бедные и неспособные, кои не в состоянии были ни просьбою, ни деньгами от сей тяжести освободиться. Здесь поступают с ними так, как едва ль прилежный хозяин поступает со своим скотом. При величайшей бедности, в которой казак едва сухим хлебом голод свой утолить в состоянии бывает, должен в худой одежде сносить тяжести жары и жесто­кость стужи, или с своими товарищами укрываться в темную конуру, в которой непривыкшему ни одной минуты пробыть невозможно, потому что воздух, который они в оной в себя принимают, есть нежилого свойства. А для оной или двух своих лошадей, в коих состоит все его стяжание, не имеет он такого корма, который для понесения таких трудов, коим лошади сих казаков подвержены, требуется. Наконец, по прошествии сего несносного времени, возвращается он с своими измученными лошадьми, если только удалось и свою и их спасти жизнь, в свое отечество беднее прежнего» (по книге А. П. Пронштейн. Земля Донская в XVIII веке, Ростов н/Д. 1961, стр. 304). К такому положению Казаки не могли относиться безучастно. Назревало возмущение. Атаман С. Ефремов и его сторонники почтя не скрывали свои «бунтарские» настроения и лелеяли в душе мечту о создании казачьего государства, союзного Кавказу. Народные массы готовы были поддержать любого предводителя, сулящего им освобождение от тяжкой принудительной службы и возврата к старым временам вольной воли. Существующим положением была довольна только часть старшин, враждебных атаману и осыпанных милостями императрицы и ее фаворита кн. Потемкина. К этой группе принадлежали и старшие начальники, строевых частей, крепко державшие в своих руках дисциплинированных служивых. П. явился отчетливым выразителем народных чаяний, из которых самым главным было, хотя бы и ценою крови, добыть себе возможность заняться свободным трудом и создать благополучие и благосостояние обедневших семей. Не в пример атаману С. Ефремову, желавшему избавиться от русской опеки, П. хотел паложить казачью опеку на всю Россию, выступив защитником интересов всего ее угнетённого населения и оказачив ее общественный строй. Если бы восстание началось на Дону, он был готов стать во главе Донцов. Но русские правители и их донские сторонники предупреждали такую возможность всеми мерами; кругом полно было регулярных войск, часть старшин следила за настроениями населения и доносила о них кому следует. Благодаря этому и удалось во время арестовать, атамана Ефремова, благодаря этому П. не мог рассчитывать на открытую поддержку своих людей - Донцов. Он ушел к Яицким Казакам, потому что знал, что они уже готовы к вооруженному выступлению. Здесь народный гнев приобрел полный накал постоянными ограничениями казачьих прав и недавними жестокими расправами русского генерала Черепова. Возмущение подогревалось еще фанатичесной преданностью гонимой старой вере. На Яике П. стал истинным выполнителем воли угнетенных Казаков. Но по совету ближайших сотрудников, он окружил себя необходимой для успеха дымкой романтической таинственности: выступал под личиной императора Петра III, свергнутого и убитого в дворцовом перевороте. Еще недавно Казаки сложили этому царю присягу, а присяга в глазах народа не была пустой формальностью и П. этим пользовался. «Спасшегося чудом императора» поддержали не одни Яицкие Казаки, в его рядах оказа­лись десятки тысяч Кайсаков, Башкиров, Калмыков и русских крестьян. Началась война с фронтом от Камы до Нижней Волги. Два года (1773-74) правительственные войска только оборонялись. В тылу у них начались восстания крестьян, которым манифесты П-ва обещали освобождение от помещиков. При каждой встрече с полками царицы, к нему переходили сотни Донцов, Волжские Казаки все целиком перешли на его сторону. Кроме мелких городков и укреплений, повстанцы временами владели Казанью, Пензой, Саратовом, Камышином, неоднократно громили русские полки. Крестьяне казнили своих помещиков или приходя толпами к П-ву, прихватывали их с собой на расправу. Но воинские части созданные из крестьян разбегались по домам при первой встрече с регулярными полками. Одно время образовалось своего рода царство с казачьим социальным строем, с Кругами, атаманами и есаулами во всех городах и селах. В июне 1774 г. от имени императора Петра вышел манифест, обращенный к населе­нию Среднего и Нижнего Поволжья. Он объявлял полную свободу всех крепостных, с передачей им в безвозмездное владение помещичьих и казенных земель и вводил в стране строй казачьего народоправства. Засланные повсюду агенты уверяли народ, что этот манифест исходит от истинного царя Петра Федоровича. В этом же году подобные послания распространялись и по Дону. В них П., как царь Петр III, обещал Донцам освободить их от нависшей над ними угрозы со стороны «тех проклятого рода дворян, которые, не насытясь Россиею, но и природных Казаков хотели разделить в крестьянство и истребить казачий род». Он скорбел также о преследованиях старообрядцев и объявлял свободу исповедывания веры. Однако, миф о царе Петре не мог сохраниться при встрече П-ва со знакомыми Донцами. А когда тайна развеялась, пало и обаяние личности предводителя, начались сомнения, стали думать о нарушении присяги, началось дезертирство, военные неудачи, измены. Вместе с тем не дремало и русское правительство. 21 июня 1774 г. издан указ о всемилостивейшем прощении всех казачьих прегрешений, о прекращении на Дону следственных дел по обвинениям участников недавних казачьих возмущений, об освобождении всех Казаков из тюрем (также и заключенных по делу атамана Ефремова). Дом П-ва, проданный его женою в станицу Есауловскую, привезен на прежнее место, сожжен палачами, пепел развеян по ветру, а двор посыпан солью. Жена и дети арестованы и вывезены с Дона. Летом 1774 г. Россия окончила войну с Турцией и освободившиеся войска перебросила на Волгу. Среди них было 14 донских полков под командой генералов А. И. Иловайского, М. И. Платова, Амвросия Луковкина и др. верных, царице начальников. Всех их вел популярный генерал Суворов. Они усердно преследовали Пугачевцев, разбитых под Царицыном и скрывшихся за Волгу. Между повстанцами ширилось разложение и измена. А. И. Иловайский получил П-ва на Яйке из рук его бывших сообщников. В деревянной клетке, закованного в тяжелые цепи, его повезли в Москву. Там Донской Казак Емельян П., пытавшийся освободить народы России от произвола и угнетения, в январе 1775 г. был предан мучительной и позорной казни. Русский историк С. Ф. Платонов заканчивает описание «Пугачевщины» так: «Восстание, поднятое Казаками, постепенно затихло и в нем вольное казачество спело свою последнюю песню. С тех пор, под действием государственных порядков, оно потеряло окончательно свой давний оппозиционный склад и превратилось в пограничную милицию, послушную правительственному руководству. В роли такой милиция оно продолжало существовать не только на р. Яик (с тех пор переименованном в р. Урал), но и на рр. Тереке и Кубань. П. по внешности - смуглый брюнет ниже-среднего роста, волосы и черную бороду носил «по казацки», веру исповедывал православную, крестился тремя перстами, бывал у исповеди и приобщался у станичного священника о. Федора Тихонова, но иногда выдавал себя за старообрядца. Жена свидетельствовала: «Речь и разговоры муж ее имел по обыкновению казацкому, а иностранных языков никаких не знал». 21 сентября 1773 г. был написан его портрет красками поверх портрета Екатерины Второй, в Илецком городке. Это -простое несколько изможденное лицо с темно-русой окладистой бородой и черными выразительными глазами». Дети П-ва: Трофим (род. в 1763 г.) и Христина (род. в 1769 г.), сосланные в Кексгольм, умерли там вместе с матерью; дочь Аграфена (род. в 1766 г.) скончалась в предместье Гельсингфорса 5 апреля 1833 г.; судя по записи от 17 января 1833 г. в дневнике поэта А. С. Пушкина, там же, в конце декабря 1832 г., умерла и одна из сестер П-ва. Его брат Дементий, сестра Ульяна (замужем за Федором Григорьевичем Брыкалиным) и Федосья (замужем за Симоном Никитичем Прусаком), так же как брат жены Иван Недюжин и ее сестры Анна Пилюгина и Василиса Махичева, все сосланы в Сибирь. Фамилия Пугачева была запрещена, а для семей этого рода были придуманы новые - часто оскорбительного и унижающего значения: Дураковы, Остолоповы, Объедовы и т.д. Объедовы как то попали на Кавказскую Линию, зачислились в Кубанское Войско и там приняли старую фамилию Пугачевых. Из боковой ветки, носившей одно время фамилию Сарычевых, выделилась семья, переписавшаяся в Енисейское Войско с фамилией Даниловых. Последний из рода Дураковых, Петр Александрович, еще мальчиком попал в эмиграцию вместе с отцом казачьим офицером в 1920 г. Он учился в Донском кадетском корпусе, а потом в Британской школе для русских детей, основанной в Буюк Дере на Босфоре. Оттуда его исключили с группой других кадет за демонстрации против Англичан, расформировавших Донской корпус. После он попал во Францию, где окончил Казачьи Политехнические курсы и от 1928 г. служил добровольцем во флоте. В команде крейсера «Сюффрен» объехал полсвета и за меткую стрельбу из орудий награжден золотой звездой. Во время Второй Мировой войны состоял в отряде ген. Леклерка, заслужил два креста и медаль за Африку. В последний день войны был около Тулона и сгорел в танке, которым командовал.